Сердечность в психотерапии: от психотехнической уверенности к мудрости зрелых лет

+7 (915) 166-90-11

2024, сборнк статей

Сердечность в психотерапии: от психотехнической уверенности к мудрости зрелых лет

Лола Кретова

Для цитирования:

Кретова Л.А. Сердечность в психотерапии: от психотехнической уверенности к мудрости зрелых лет // Психология личности: методология, теория, практика / Отв. ред. Д. В. Ушаков и др. М.: Изд-во «Институт психологии РАН». 2024. С. 653-658

Сердечность и мудрость как опыт близости бытия противопоставляется эмпатии как технике, осваиваемой в рамках обучения психологическому консультированию. Феномен сердечности последовательно рассматривается в контекстах психотерапевтической практики и обучения психотерапии, жизненного пути психотерапевта и исследователя (от техники – к мудрости), «поворота к бытию» в онтологической феноменологии Хайдеггера, поиска добросердечного «старшего» в ситуации онтологической уязвимости, вызванной транзитивностью современного мира, в контексте исследований смысловой структуры жизненного мира бывших горожан (связанности с природой), в которой добросердие выделяется как одна из значимых смысловых тем. Феноменология сердечности сопоставляется с особенностями и преимуществами стихийной психотерапии и феноменологией мудрости.

Ключевые слова: эмпатия, сердечность, мудрость, психотерапия, обучение психотерапии, связь с природой, аутентичность

Вопрос о том, что в психотерапии является собственно терапевтическим — что способствует целительным переменам, современными исследователями наиболее часто рассматривается в ключе психотехнической эффективности и в оптике личных качеств или личности терапевта. Среди значимых феноменов психотерапии, объединяющих оба способа рассмотрения, превалирует «метапонятие» эмпатии, свойства которой стремятся эксплицировать и пояснить в русле своих воззрений представители самых разных психотерапевтических подходов. Даже в экзистенциально-гуманистической традиции, мировоззренчески склонной дистанцироваться от механистического, необходимость обучать консультантов «методу» приводит к оправданию и разработанности психотехник, в частности, к представлению об эмпатии как о социально формируемой высшей психической функции (Карягина, 2009). Эмпатия оказывается тренируемой техникой или компетенцией, а не следствием индивидуальной склонности, опыта, личной и профессиональной зрелости консультирующего психолога. На практике это оборачивается скорой исчерпаемостью «эмпатической» или «понимающей» стратегии и тактики; клиенты описывают подобный опыт как фрустрирующий, а терапевты пытаются решить проблему недостаточной уверенности и эффективности через освоение новых техник в новых подходах. Очевидный диссонанс между эмпатией как тренируемым умением и эмпатией как следствием жизненного опыта и зрелости — вероятная причина того, что в научных обзорах, посвященных условиям эффективной терапии, понимание эмпатии уточняется и дополняется такими «мета-навыками» как способность к чуткому отклику, умение распознавать паттерны (внимательность и восприимчивость, позволяющая замечать детали, выделять типическое, связывать будто бы случайные события), и такими качествами терапевта как забота, доброта и сердечность (Kottler, 1991).

Отдавая должное многоплановости многолетних исследований в данной области, представляется важным обратить внимание на контекстуальные особенности, задающие собственный интерпретативный ракурс для упомянутых компетенций терапевта.

Сердечность в контексте этапов профессионального пути

М.Р. Миронова в беседе с В. Яломом обращает внимание на тот факт, что в России, в связи с бурным развитием консультативной психологии и психотерапии последнего десятилетия процент молодых психотерапевтов в сравнении с терапевтами зрелого или старшего возраста значительно выше, чем в странах, где обучение психотерапии существует давно. Психотехнический, деятельный, сциентистский способ «бытия» терапевтом представляется закономерным для первых десятилетий практики молодого специалиста, который на волне воодушевления полученным обучением и веры в метод с одной стороны, придумывает собственные техники и методики, а с другой — стремится быть правильным для сообщества и современным терапевтом.

Необходимость в ином способе бытия терапевтом может дать о себе знать в зрелом возрасте с изменением миропонимания и мироощущения терапевта; теряется интерес к техникам и приверженности подходу, к «лечению» клиента, растет интерес к сущности мира и человека, естественность, терпимость и скромность. В частности, И. Ялом и М. Махони независимо друг от друга отмечают переход к более мягкому, принимающему, доверяющему, поддерживающему стилю в терапии, к сердечности. Е. И. Кириллова и А. Б. Орлов подчеркивают возрастную динамику от метода к целостной бытийности у К. Роджерса, к сущностному в человеке (клиенте и терапевте) (Кириллова, Орлов, 2010). Схожая направленность прослеживается и в научных интересах известных отечественных психологов: от деятельности к бытию у С. Л. Рубинштейна, от психотехники к синергийной терапии у Ф. Е. Василюка. Нетрудно усмотреть в этой динамике движение к мудрости, за которой, как отмечает В. В. Знаков в статье о творчестве Л. А. Анцыферовой, стоит опыт чувственного постижения мира и себя в мире.

Сердечность как феномен бытийности в философии Хайдеггера

Добросердие, как мы видим, это не просто сочувственный или эмпатический отклик — оно сопряжено с опытом решительного «поворота к бытию», к свободе и истине, выхода за свои пределы. Как пишет А. В. Михайловский, Innigkeit (сердечность, проникновенность), согласно Хайдеггеру, это «уверенное пребывание при своем, открытое для встречи с противоположными началами бытия … состояние интенсивности, ощутимой плотности смысла, в том числе боли и утраты» (Михайловский, 2018, с.72). Сердечность связана с личной историчностью, с прожитостью собственной жизни. Парадоксальным образом, добросердие не проистекает из диалога «Я и Ты», из интимности, эмпатии, понимания или задушевности, но из «размаха внутреннего», из движения вширь и вглубь, из интенсивного переживания сердца, сопровождающего опыт близости бытия. Добросердие по своей сути не может быть освоено в качестве техники или метода, навыка или умения, однако, встреча с добросердием Другого может оказаться важным или даже ключевым опытом, ориентиром в собственном становлении. Целительным добросердие Другого оказывается прежде всего из-за способности «осенять» своей бытийностью, опытом близости бытия.

Сердечность в условиях транзитивности и прекарности современного мира

Работы, посвященные психологическим и социальным аспектам транзитивности и прекарности современного мира, напротив, обращены к противоположному опыту — к ситуации онтологической неуверенности, ускользающей бытийности. Транзитивность как множащаяся многовариантность социальных пространств и представлений, ценностей и установок, их непредсказуемая изменчивость (особенно это касается крупных городов) нарушает целостность жизни, не дает человеку удерживать образ себя и своего мира, воспринимать его как нечто цельное, устойчивое во времени и ландшафте. Масштабное и зыбкое информационное пространство подменяет связи между поколениями (Марцинковская, Полева, 2017).

В ответ возникает стремление обрести добрый и устойчивый мир и себя в нем, в том числе как необходимое условие становления. Исследователи отмечают рост потребности общения у детей и подростков с близким взрослым — родственником, учителем, другом семьи — у которого они ищут поддержки и совета. Субъективное переживание прекарности — хрупкости и незащищенности в условиях неопределенности, транзитивности, сокращении временных перспектив трудовой, личностной самореализации (Хорошилов, 2021) фактически является переживанием онтологической уязвимости. Здесь также возникает потребность в общении с «носителем» иного мира, иной бытийности, в которой есть заземленность, ритм, опыт прожитых трудностей — мира, который воспринимается как онтологически незыблемый.

Идеальный образ «носителя» такой бытийности (и «носителей») можно найти в среде психотерапевтов (к таковым зачастую относят Карла Роджерса). В. Ялом описывает воображаемого идеального терапевта следующим образом: деревенский житель, имеющий «прожитый» жизненный опыт и интуицию помогать другим людям.

Сердечность (добросердие) в исследовании жизненного мира бывших горожан

Горожане, перебравшиеся жить за город или в деревню, в описаниях своей загородной жизни также нередко выделяют местного жителя, который самим своим существованием оказывает благотворное, гармонизирующее воздействие (Кретова, 2021, 2022). Даже небольшой опыт общения с таким человеком имеет значимый смысловой вес и способствует как совладанию с критическими ситуациями: стрессом, тревогой, фрустрацией, так и внутреннему становлению, обретению собственной внутренней опоры, онтологической уверенности. Как правило, это сельский житель или бывший житель мегаполиса, который прожил трудную жизнь, понимает и спокойно принимает ее сложноустроенность — в его жизненном опыте есть опыт «близости бытия». Он ведет суверенный образ жизни, трудолюбив, зачастую одинок; добросердие по отношению к незнакомым или малознакомым людям не является следствием его активной альтруистической позиции, стремлением быть востребованным — оно проявляется как бы случайно, ненамеренно. В то же время авторы отмечают внимательность, заботливость такого человека, его сочувствие городским жителям и городскому миру (как «нечеловеческому»), его внутреннюю свободу и умение передавать «солнечный ритм», светлое восприятие жизни, чувство своего места и времени, свои «точки опоры».

Возвращение к опыту загородной или сельской жизни для жителей мегаполиса может быть целостным возвращением к опыту детства — к бытию, в котором красота и свобода окружающей природы и ненавязчивая забота взрослых составляли единый мир, вмещающий начала аутентичности, суверенности, трудолюбия и творчества.

Феноменология добросердечности, представленная в заметках бывших горожан, имеет немало общего с тем, как феномены мудрости представлены в работах Л. И. Анцыферовой. С.К. Нартова-Бочавер отмечает, что Л. И. Анцыферова «нередко высказывала недоумение по поводу того, как строится консультативная практика; она полагала, что естественное бытие … дает очень много возможностей для экологичной и точной самокоррекции личности» (Нартова-Бочавер, 2014, с. 41), является мощным источником самоподдержки и саморазвития. Важно добавить — мощным источником для поддержки и становления тех, кто попадает в зону воздействия добросердечности, соприкасается с опытом «близости бытия», пережитым другим человеком, который в своей сердечности, своем «размахе внутреннего», помогает отвернуться от саморефлексии (суррогата решимости по Хайлеггеру) и жажды самореализации, сосредоточенности на себе и своих проблемах и приблизиться к бытию. Представленные контексты, на наш взгляд, подтверждают представления о стихийной психотерапии как обладающей значительными преимуществами (Там же). Оставаясь в «близости бытия», человек сохраняет свою целостность и аутентичность, не подвергается объективизации и не подвергает ей свою жизнь.

Рассматривая феномен сердечности (в том числе добросердие как стихийную психотерапию) представляется невозможным проигнорировать средовой аспект — опыт природы и земельный консерватизм людей старшего возраста, созидающие и сохраняющие онтологическую незыблемость, утрачиваемую в современном транзитивном мире. Этот «средовой» феномен, на наш взгляд, требует более внимательного и глубокого изучения в психологической науке. Понимание того, как человек открывается сердечности и житейской мудрости, как возрастает в способности удерживать сердечность и проявлять добросердие, может потеснить избыточное внимание к эмпатии как к психотехнике в консультативной психологии и особенно в области обучения психотерапии, вызванное в том числе потребностью обучать молодых специалистов. Сердечность мудрого человека, его связанность с природой не только разворачивает к бытию, обходя рефлексивные и иные инструментальные способы обращения с жизненным опытом и реальностью, но также учит видеть сущностное, преодолевать разрыв между личным опытом, опытом клиента и временно недоступными для молодого терапевта прожитостью жизни, состоянием сердечной интенсивности, ощутимой плотности смысла.

Литература

Карягина Т. Д. Некоторые проблемы изучения эмпатии в контексте психологического консультирования и психотерапии // Культурно-историческая психология. 2009. Том 5. № 4. С. 115−124.
Кириллова Е.И., Орлов А. Б. Интентанализ психотерапевтической речи К. Роджерса (случаи Герберта Глории и Джен) // Консультативная психология и психотерапия. 2010. № 4. С. 134−165
Кретова Л. А. Смыслообразующий опыт загородной жизни бывших горожан: бытийный контекст // Вестник Санкт-Петербургского университета. Психология. 2021. Том 11. Вып. 3. С. 265−283.
Кретова Л. А. Терапевтическое воздействие «загородного» нарратива: утешение и смысл // Новые психологические исследования. 2022. № 1. С. 34−55.
Марцинковская Т.Д., Полева Н. С. Поколения эпохи транзитивности: ценности, идентичность, общение // Мир психологии. 2017. Том 98. № 1. С. 24−37.
Михайловский А. В. Начало «Черных тетрадей»: эзотерическая инициатива Мартина Хайдеггера // Социологическое обозрение. 2018. Том 17. № 2. С. 62−86
Нартова-Бочавер С. К. Развитие идей Л. И. Анцыферовой о методологии практической психологии личности //Психологический журнал 2014 Том 36. № 6. С. 35−45.
Хорошилов Д. А. Онтологическая, социальная и психологическая прекарность: пути взаимодействия в транзитивном обществе // Новые психологические исследования. 2021. № 2. С. 64−83. doi: 10.51 217/npsyresearch_2021₀₁_02₀₄
Kottler J.A. Compleat Therapist. San Francisco. Jossey-Bass. 1991

Cordiality in psychotherapy: from psychotechnical confidence to the wisdom of mature years

L. A. Kretova

СКАЧАТЬ

ЧИТАТЬ ДРУГИЕ СТАТЬИ